Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна

Джонни. – В жизни каждой девушки случается поэт?

– Он тебе жизнь испортит, – повторила я, – зря я тебя сразу не предупредила.

– Ага, – лицо Мары превратилось в злобную маску, – валяй, Талли, расскажи мне о любви. Ведь ты про нее все знаешь.

– Она не знает, зато я знаю, – сказал Джонни, – и ты тоже знаешь. Твоя мама этого парня не приняла бы ни при каких условиях.

Мара смерила его ненавидящим взглядом:

– Не приплетай сюда маму.

– Сейчас ты вместе со мной поедешь домой, – сказал Джонни, – в противном случае…

– И что? Больше могу не возвращаться? – огрызнулась Мара.

Джонни выглядел так, словно сейчас упадет. Но гнев его никуда не делся.

– Мара…

Она повернулась к Пэкстону:

– Увези меня отсюда.

– Отлично, вали, – отрезал Джонни.

У меня перехватило дыхание. Все катилось к черту, но как так вышло?

Дверь за ними захлопнулась.

– Джонни, пожалуйста…

– Не смей. Ты знала, что она трахается с этим… этим козлом… – Голос у него сорвался. – Не представляю, как Кейт столько лет тебя терпела, но одно я знаю точно: теперь все. Это ты во всем виновата. Больше не лезь в мою семью.

Джонни вышел из комнаты, даже не обернувшись.

Глава семнадцатая

Ох, Талли…

Несмотря на жужжание вентилятора и писк приборов, я различила в голосе Кейти нотки разочарования. Я совсем забыла – или пытаюсь забыть, – где находится мое тело. Сейчас я там, где была счастлива, – в кампусе университета. Чудесные времена.

Откинувшись на траву, я почти почувствовала, как травинки покалывают кожу. Голоса вдалеке словно набегающие на каменистый берег волны. Чистый, прекрасный свет, омывая все вокруг, наполнил меня умиротворением, и оно совершенно не вяжется с воспоминаниями, которыми я только что поделилась с Кейт.

И ты их обоих отпустила?

Я перекатилась на бок и посмотрела на светящийся образ моей лучшей подруги.

В этом бледном отсвете я вспомнила нас четырнадцатилетних. Густо накрашенные, с выщипанными бровями, мы, обложившись подростковыми журналами, сидели на моей кровати. А после вспомнила, какими мы были в восьмидесятых – подплечники размером с тарелки, танцуем под «С нами ритм».

– Я все испортила, – сказала я.

Она тихо вздохнула, и ее дыхание щекоткой коснулось моей щеки.

Я вдохнула запах клубничной жевательной резинки и духов «Бейби софт», которыми Кейти пользовалась в те годы.

– Мне так не хватало наших разговоров.

Я с тобой, Талли. Давай поговорим.

– Может, расскажешь, каково там, где ты сейчас?

Каково просыпаться и вспоминать о том, что потеряла, забывать, как пахнут вымытые волосы сыновей, думать о том, выпали ли у них зубы, размышлять, как они будут расти без матери и в ком обретут поддержку?

Она тихо вздохнула, уже во второй раз.

Расскажи, что было после того, как Мара сбежала и Джонни сказал, что не хочет тебя больше видеть. Помнишь?

Помню, да. В декабре 2009-го начался последний для меня год. Все это будто вчера случилось.

– После той жуткой сцены я…

…выскочила из общежития и оказалась одна посреди студенческого кампуса. Снег таял и превращался в слякоть. Я дошла до Сорок пятой улицы, поймала такси.

Добравшись до дома, я дрожала так, что ударилась о дверь. В квартире я направилась в ванную и приняла две таблетки ксанакса, но на этот раз и они не помогли. Я заслужила эти страдания, я знаю. Что я вообще себе вообразила? Наговорила Маре кучу глупостей, скрыла от Джонни правду. Он прав – это я виновата. Как же так получилось, что я постоянно причиняю боль тем, кого люблю?

Я залезла на свою огромную кровать и свернулась прямо поверх серебристого покрывала. Оно впитывало слезы так, будто их и не было. Помню, что течение времени я отмечала по тому, что происходило за окном, – вот небо затянулось чернильной пеленой, в окнах небоскребов загорелся свет. Время от времени я глотала очередную таблетку ксанакса. Посреди ночи я съела то немногое, что нашлось в холодильнике, после чего переключилась на запасы в кладовке. Потом добрела до ванной, и меня стошнило съеденной пищей и ксанаксом. Вскоре силы меня покинули и я отключилась.

Разбудил меня телефонный звонок. Я очнулась, начисто обессиленная, не понимая, где я и что со мной. По мне словно грузовик проехал. А затем я вспомнила все разом.

Я с трудом встала, добрела до гостиной, нашла надрывавшийся телефон.

– Алло? – через силу выговорила я.

– Привет.

– Марджи, – прошептала я.

Как же жаль, что она живет в Аризоне. Как же мне ее не хватало.

– Привет, Талли. – В голосе холодок.

– Ты уже знаешь?

– Знаю.

Меня снова чуть не вывернуло.

– Я все испортила.

– Ты должна была заботиться о ней.

А ведь я считала, что и правда о ней забочусь, вот что самое ужасное.

– Как же мне теперь все исправить?

– Не знаю. Может, когда Мара вернется…

– А вдруг она не вернется?

Марджи вздохнула, и я подумала: сколько же горя способна вынести одна семья?

– Она вернется, – сказала я, но сама в это не верила.

Разговор не принес мне облегчения, лишь усилил боль.

Заснуть мне помог амбиен.

Погода в следующие две недели выдалась как раз под стать моему настроению. Черные набухшие тучи плакали вместе со мной.

Я сознавала, что погружаюсь в депрессию, она обволакивала меня, но, как ни странно, несла покой. Всю жизнь я бегала от своих чувств. А сейчас, одна в квартире, отрезанная от всех, я лелеяла мою боль, погружалась в ее теплое нутро. Я даже не делала вид, будто работаю над книгой. Снотворное, которое я принимала по вечерам, утром откликалось звоном в ушах и заторможенностью, однако, даже несмотря на таблетки, спала я плохо, то обливаясь по́том, то трясясь от озноба.

А потом наступил канун Рождества. С того дня в общежитии прошло тринадцать дней.

В то утро в голове у меня сложился план. Я вылезла из постели и доплелась до ванной, где из зеркала на меня посмотрела немолодая женщина с красными глазами и вороньим гнездом вместо волос.

Я достала из пачки две таблетки ксанакса – я собиралась выйти из квартиры, и при одной мысли об этом меня охватывала паника.

Надо бы принять душ, но сил не хватало.

Я отыскала подарки, которые купила еще несколько недель назад. До того, как все случилось. Сложив подарки в большую серую сумку, побрела к двери и внезапно остановилась. Я не могла дышать. Боль сдавила грудь.

Какая же я убогая, почему я две недели не выходила из квартиры? Ни разу. Когда я разучилась открывать дверь?

Преодолевая панику, я взялась за дверную ручку, та обожгла, словно